Свобода воли – одна из высших человеческих ценностей.
Вот вдалблваешь это себе, иногда даже сопровождая ударами поддых, пытаешься заразить этой мыслью как можно больше окружающих.... а потом вдруг оказывается, что большинству эта свобода воли нахер не сдалась, а нужен им метафорический Сталин и отношение, как к одному из толпы, а не как к человеку и личности.

---

<...>
И слышу, Савинков:
— Я всеми грехами грешен, но родине и свободе я не изменял.
— Борис Викторович, а что такое свобода?
И вижу, страж мой — змея на стене в ногах: горько раскрыла пасть:
«Свобода?»
И я ищу такую точку, так скорчиться мне и извиться, чтобы упереться и откашлянуться. Ржавь меня душит.
«Свобода! — Был человек связан и скован, освободили: иди, куда знаешь! делай, что хочешь! — ну, веревку и прячешь, а то не ровен час, вон крюк в потолке крепкий — — »
<...>

Алексей Ремизов, «Взвихрённая Русь»

@темы: русская литература, на злобу дня

---

Ich habe kein Leben, ich habe nur meine Arbeit.

@темы: на злобу дня

---

Никогда так не бесились блудливо, как в канун кровавой расплаты.
Не знали, чего только придумать!
И танго — последнее слово обреченных — вихрем подхватив полмира, закружило над пропастями.

Никогда не зияли пропасти так бездонно, как в канун кровавой расплаты.
Духовное ощущение в мире притупилось:

смотрели — и не видели,
слушали — и не слышали,
трогали — и не осязали,
порывались — и не чуяли.

Одно безглазое мясное выворачивалось со всеми кишками.
Крупповские трубы без срока дымили небеса — кипела работа над железом: загудут стальные пчелы — пьяной напьется теплотой холодное сердце!
А там — под зуд и стук неугомонных аэропланов собирались стаи черных умнейших птиц: как задымится на развороченной земле человечье парное мясо — будет воронью большая пожива!
А там — под землею, треснувшей под тяжелым колосом, текли белые могильные черви, чтобы начать свою ненасытную жратву — будет и червю праздник!
А там — ковали из серебра две великие чаши: одна — для горчайшей тоски — другая — для горючих слез. —
А там — Демиург скликал демиургов: «Приидите! сотворим человека по образу нашему и подобию!»
И медленно змей из его уст проникал в уста безобразной косолапой мясной человечины.
А там — и вскрылил высоко над обреченной землей карающий ангел и грозный, поднял горящий факел —
и кинул на землю.

Алексей Ремизов, «Плачужная канава», 1914 год

@темы: русская литература, на злобу дня

---

Алексей Ремизов, из романа «Плачужная канава»

<...>

что же удерживает тебя-то самого быть на белом свете?

какая такая приманка, если так безнадежно в тесноте и беде канавной?

— — — — — — — — — — — — —

а идешь по улице среди каменных домов, скованный камнем вместе с улицей, и вдруг солнце — — и так оно засветит и с чего-то на душе так вдруг радостно станет, идешь, и ничего уж не чувствуешь, все позабыл —

и только свое сердце, все существо

свое образование!

или осенью, когда желтые палые листья несет ветер по тротуару, а там — догорает заря — — и опять точно схватит —

и какая-то радость пронзит душу!

или зимним днем заскрипит снежок — заметет метель — блестнет от фонаря снежинка — — и как огонь обожжет душу —

и все твое существо заиграет от счастья!

или в грозу, когда ломится небо — — или, что то же, как задумаешь исполнить большую задачу и горами катаешь, вот-вот раздавит, вот сорвешься — — а на сердце тоненький лучик —

и опять от радости играет сердце!

и снова тьма и боль и тревога и —

жалоба!

или еще: улыбнется ли кто — так случайно; или заговорит — донесет отдельное слово; или нечаянно взглянет кто — — и от этого взгляда, от этого голоса, от этой улыбки, как перевернет всю душу, и окутает такою небесною негой —

все позабудешь, всю черноту и страх и боль и жалобу и благословишь,

трижды благословишь судьбу!

что это? откуда?

никто ничего не знает! и узнает ли?

или это ангелы Божии сходят в наш ров — и очи их горят в солнце, переливаются в желтых листьях, а в скрипе снега чуется их голос, а в снежинке блестят их белые крылья, а в ломающей грозе шум небесного полета, а в громе скатывающихся гор крепость духа — «святый Боже, святый крепкий!» — и их это свет в скользнувшем взгляде, в нечаянной улыбке, и их это зов в случайно зазвучавшем голосе —

— — — — — — — — — — — — —

— Царь жестоковыйный, терплю и смиряюсь — — эти дары Твои, минуты озарения, эта моя радость —

ради этих минут мы живем, я живу, все потерявший,

живет и будет жить Маша с своим отчаянием,

и все, кто прихлопнут бедой, и все, кто ранен,

все, кому не мил свет, и последняя желанная надежда — смерть,

— Царь жесточайший, только ради этих огненных минут мы все и выносим и боль и беду и болезнь и обиду и клевету. Только потому и кишит канава —

и скажу еще: как ни люто во рву львином и лучше бы вовсе не быть никогда на свете,

а как вспомнишь — — и благословишь!

и как бы ни было невыносимо в канаве, где живем мы дураками — ведь, никто, никто-то по истинной по правде ровно ничего не знает, за что все это, за какую веру или за какую вольность? — а и дураками, а будем жить. Милость Твоя жестока, а дары Твои —

премудрые и милосердные они веют орошающим светом,

как веяли первому человеку в его унижении на трудной земле,

а звездами — нахлывной тоской — пробуждают память — —

от всего моего сердца говорю я, от всей беды моей и беды других, за кем следил в жизни —

звезды! — я вижу, зажглись звезды над нами!

<...>

Алексей Ремизов, «Плачужная канава», 1914-1918 год.

@темы: русская литература

---

Радость инженера – такое же поле, только размером 1024х6800 точек.


...пропущенное через две платы и принятое оконечным устройством в том же виде, в каком было выслано.

@темы: история болезни

---

Пусть угрюм и не весел –
Тризновать не с руки.
Рвётся раненой птицею время
В плен опáленных трав,
Оголтело крылами сметав
Черепки.

Манит тень.
В топкой мгле придорожных низин
Угасающий день
Уловим.

Александр Емельянов, 1914 год

@темы: русская литература, Александр Емельянов

---

Как только я начал думать, что достиг дна, так снизу постучали и вежливо подсказали дальнейшую дорогу вниз.

@темы: вести с кочки

---

Алексей Ремизов, из повести «Пятая язва»

С тех пор, как с семьей было покончено и дом разорен, из вечера в вечер оставаясь один, в молчанном житии своем, Бобров, кроме чтения, большую часть часов ночных уделял сочинению.

Сочинение его выходило замысловатое, нечто вроде обвинительного акта и не лицу какому-нибудь известному, не студенецкому подсудимому, а всему русскому народу.

И было похоже на то, как когда-то в старину в смутные годы дьяк Иван Тимофеев в «Временнике» своем, подводя итог смуте, выносил свой приговор русскому народу, бессловесно молчащему, а троицкий монах Авраамий Палицын судил русский народ за его безумное молчание.

От столпов московских, с начала государства русского до последнего заворошения — памятных дней свобод собирал Бобров деяния народные и творил над ними свой суд.
Обиды, насильство, разорение, теснота, недостаток, грабление, продажа, убийство, непорядок и беззаконие — вот русская земля.

Нестойкий, друг с другом неладный, бредущий розно, разбродный и смолчивый, безгласный — вот русский народ.

К совести русского народа обращался Бобров, ибо в совести народной — покой земли.

Что же спасет русскую землю, вырванную, выжженную, выбитую, вытравленную и опустошенную? Кто уничтожает крамолу? Кто разорит неправду? Что утолит жажду? И где царский костыль? — все в розни, в конец разорено! Где бесстрашные прямые думы, бестрепетное сердце? — думают, что правят и строят, а наводят землю на лихо! Безнарядье низложит русское царство, сметет русский народ.

Законность, искони неведомая России, вот столп, которым укрепится земля.

Сочинение со временем было заброшено, писаться уж ничего не писалось, но вся сила его, все воодушевление, чувство, проникающее каждое слово, и дерзостно и повелительно обращенное к русскому народу, к родной земле, осмысливало бессмысленную, разбитую жизнь Боброва.

Он знал, для чего ему надо поутру подняться и идти вниз в свою следовательскую камеру, и терпеливо сидеть до вечера, допрашивать и подписывать бумаги, и на следствии во время облавы гоняться псом по разбойным следам.

Законность, единственное спасение гибнущей России, законность, выкоренить корень которой долг всякого русского, любящего свою родину, законность, без которой не может быть русского государства, законность, которую проводил он в своей деятельности, была его крепостью, смыслом его жизни — делом его души.

Сочинение лежало в ящике письменного стола, ящик заперт на ключ. И проходили месяцы, годы, а он не отпирал ящика, не раскрывал тетради, но в минуты безумия среди одинокой ночи все помыслы его обращались к заветной тетради, к кресту трудов его, и гнев его разгорался.

Сидя перед зеркалом один среди ночи в ночи он заводил свой тайный разговор, свою буйную речь — к зеркалу, к самому себе, как с площади московской с Лобного места, с Петровского подножья от памятника русского великого царя к русскому народу.

Та боль, та душащая тоска собственной своей разоренности, от которой воздух спирался и хотелось пить до одури, вылились с годами в жесточайшие обличения — в плач над разоренностью земли русской о погибели русского народа.

И вот будто в руке его и вяжущая, и решающая сила, знает он и корень зла, и средство спасения, может он указать, чем и как спастись России.

А с каждым днем бестолковая жизнь приносила ему все новые беззакония.

«Или уж самоуправство вошло в плоть и кровь русского народа? — спрашивал он себя, — и замешались все люди, а века строющаяся Россия разваливается, рассыпается и последний русский забывает свою родную речь, а смерть не спит — сильный чужой народ вот полчищем вступит в страну, смерть не спит — растерянный, расшатанный, ослабленный, оплеванный, оплевывающийся, спившийся русский народ — бродник народ! — без боя, нет, на разоренном поле своем, предавая брат брата, предастся врагу».

— Придут дни, — говорил он, — да это правда, пророчество право, дни уж идут, приближается срок, когда живущие в этом дворе не ступят по нему ногами своими, и затворятся его ворота и не отворятся более и запустеет этот двор — запустеет Россия!

А перед глазами его из глуби веков вставала строющаяся Россия, когда клались соборы, срубались церкви, ставились колокола.

Пожар уничтожит все до последнего, и вновь упорно и терпеливо на пепелище свозятся камни и лес и снова подымается стройка. Так город за городом застраивал народ большую землю — Русь. И чем крепче церковь, чем выше храм, чем больше звонит колоколов, тем сильнее город, смелее речь — русская речь. Так храм за храмом — город за городом строилась Россия.

И вот не поганый Ахмыла, Грозный царь приходит на свою землю и разоряет свой родной русский город.

— Когда новгородского владыку, обряженного шутом, по приказу царя возили по городу с бубенцами верхом на белой кобыле, когда всенародно поставленные на правеж до полутысячи монахов палицами забиты были насмерть, вот когда еще беззаконие ядом вошло в русскую кровь. И московский святитель, мученик, верный и твердый сын России, прав. Да, «у татар есть правда, во одной России нет ее, во всем мире ты встретишь милосердие, а в России нет сострадания даже к невинным и правым!»

И одно за другим из казней казнь, смертною для народа казнью, беззаконие — сверху разгром, снизу погром все тяжче, все неистовее вставали перед ним из века через Москву с ее застенками, через смуту с ее предательством, через Петербург с его злодейством до последнего заворошения — памятных дней свобод.

В крови беззаконный, развращенный беззаконством уж представлялся ему русский народ затворéнным псоглавым народом, который в конце веков, в конечные дни земли и света бросится с воем, кривляясь, пьяный от воли из своего тысячелетнего плена на свободные народы и истребит все царства.

Клопами обкидывали беззаконства родного народа, и уста его закипали кровью.

— Когда на аграрном погроме, спалив усадьбу, погромщики выкололи глаза лошадям, когда в еврейском погроме громилы вбивали в глаза и в темя гвозди, когда околоточный в участке тушил папироску о голое тело арестантки, когда хулиганы, ограбив прохожего, отрезали ему губу так, ни для чего, когда революционеры убивают направо и налево по указке какого-то провокатора, когда воры распяли купца, прибив его руки гвоздями к стене, а ноги к полу, требуя денег, когда судья оправдывает явного убийцу-погромщика, — кто это делает, какой народ? — и вспоминается ему, как недавно в холодной арестованные хулиганы расправлялись с сектантом за его отказ перекреститься, обливали и били его, а полицейские у окошка, сочувствуя, поощряли их, и, обозленные его терпением, повалили его на пол лицом — одни сели на спину, другие ему загибали утку, чтобы сломать хребет, измучились, а не сломали и, наконец, забили ему нос и рот табаком, — кто это делает, какой народ?... А когда деревенские парни-охальники, встретив священника, заставили его плясать, когда на свадьбе подрядчик затеял показать работнику, как надо учить жену, и ременным чересседельником бил по голой спине чужую беременную бабу, когда конокраду воткнули в зад палку, когда мать ставит свою дочь на рельсы и приказывает броситься под поезд: «Бросайся, ты никому не нужна!», а другая мать ищет покупателя на свою дочь, когда в волостном суде, пытая обвиняемых, одного жгли раскаленным железом, а другого подымали на дыбу, припекая ему пятки, третьему облили спину керосином и подожгли, четвертому в половые органы вгоняли мелконарезанный конский волос, — кто это делает, какой расточенный, убивший в себе душу народ? Какая изменная голова, изменная земле своей, измыслила дела такие на пагубу себе и всему народу? А хихикающее трусливое общество с своим обезьянским гоготом, бездельное... Лентяи и тунеядцы, воры, желающие выгородить лень свою и кричащие на всех перекрестках свой дешевый погромный клич и в этой травле видящие все русское дело. Нашли занятие! Нашли себе русское дело! Нищие душой, слепые недоноски, голыши духом, не находящие ничего другого для культуры России, для русского народа, как хулить и ругать Россию. Нашли занятие! Нашли себе русское дело! Продажные лицемерные исполнители, налагающие на других закон, а сами нарушающие его, первые предатели, первые изменники, первые злодеи. Подлое общество, подлый народ! Для кого же дорога Россия, кто ей верен, кто о ней печется, кто держит свою клятву служить ей неизменно — непреложно — неотьятно — нет, «я не русский! — отскакивал от зеркала Бобров, — не русский, я немец, все русские предатели и воры!» — и стоял сам для себя один — откатный камень — один с поднятым кулаком перед всем народом, а стяг его, палка его — закон — смертоносное знамя, как крест воздвизалый, тихо опускался на землю, а с ним погружался во тьму и весь народ русский, неустойчивый, неладный, смолчивый.

Последней вспышкой загоралось сознание, — отчаяние опустошало душу. И под стук в ставню возвращающихся веселых клубных приятелей, Бобров валился без мысли, без думы, и угарный сон без сновидений, тягучий и странный, покровенный темною кровью, давил и путал его до безумного утра, до делового дня.

Алексей Ремизов, «Пятая язва», 1912 год.

@темы: русская литература

---

Блин, хрен ли ж состояние такое мерзкое, что нихрена ничего не хочется, только всё в сон тянет?
Погода, что ли?
А может не стоило после С.С. Ольденбурга браться ещё и за люто-давящие работы Ремизова?

@музыка: Current 93 – My Name Is Nearly All That's Left

---

Пока во мне есть свет я испишу листы
Словами отчужденья и печали.
Ответом вечно будет мне молчанье –
Безмолвный шёпот в виршах пустоты.

Александр Емельянов, 1913 год

@темы: русская литература, Александр Емельянов

---

...

Тѣмъ временемъ меньшинства изъ противолежащаго сектора самолично провозгласили себя секторомъ краснознамённымъ рабоче-крестьянскимъ.

Внѣ всякаго сомнѣнія, это объявленіе войны, господа-съ.

Въ предыдущей серіи:

Въ предыдущей серіи:

16.06.2015 в 18:31

Пишет  Red Wizard:

Кстати да, благодаря моей провокаціи на работѣ обѣ комнаты нашего сектора уже обзавелись дублирующими табличками на дореформенной орѳографіи, и, судя по тому, что народъ пристально приглядывается, вирусъ можетъ пойти дальше.

@темы: история болезни

---

...

Работа, сон; сон, работа – по-моему, отличная перспектива на ближайшую оставшуюся вечность))


PS: Не делайте так.
(Пик анрилейтед ©)

@музыка: Anacrusis – Still Black

@темы: история болезни, вести с кочки

---

Веко к глазу прилепленно приставив,
Люди друг друга, быть может, целуют,
Быть может же, просто грызут.
Книга войны за зрачками пылает
Того, кто у пушки, с ружьём, но разут.
Потомок! От Костомарова позднего
Скитаясь до позднего Погодина,
Имя прочтёте моё, тёмное, как среди звёзд Нева,
Среди клюкву смерти проливших за то, чему имя старинное «родина»,
А имя моё страшней и тревожней
На столе пузырька
С парой костей у слов: «Осторожней,
Живые пока!»
Это вы, это вы тихо прочтете
О том, как ударил в лоб,
Точно кисть художника, дроби ком,
Я же с зелёным гробиком
У козырька
Пойду к доброй старой тёте.
Сейчас все чары и насморк,
И даже брашна,
А там мне не будет страшно.
– На смерть!

Велемир Хлебников, 1916 год

@темы: русская литература, на злобу дня

---

...

Ахахахаха! Визард влип, как муха в янтарь: ни туда, ни сюда.
Та самая ситуация, когда ты сидишь на кочке посреди дальнего глубокого болота, гать перед ней только что с циничным хрустом ушла у тебя из-под ног и опочила где-то на дне, гать после нея отбыла в дальнее плавание, судя по всему, уже пару вёсен как, а обломок палки-шеста торчит от тебя на расстоянии метров четырёх, едва приподнимаясь над поверхностью.
И вот сидишь ты такой насквозь промокший на кочке посреди ебаного безмолвия и комарья, осматриваешься, чешешь в затылке и думаешь себе: «Ну охуеть за хлебушком сходил!».

@темы: вести с кочки

---

...

Кстати да, благодаря моей провокаціи на работѣ обѣ комнаты нашего сектора уже обзавелись дублирующими табличками на дореформенной орѳографіи, и, судя по тому, что народъ пристально приглядывается, вирусъ можетъ пойти дальше.

@темы: история болезни

---

...

Х-ха! Как выяснилось спустя почти 15 лет опытов пьяный Визард зачем-то куда более рациональный и сдержанный человек, чем хотелось бы чем он же трезвый. Столько печени угроблено зря))

Хрен ли это я о себе в третьем лице?

---

@темы: на злобу дня

---

...

Конечно же вы все и так знаете эту песню, но вот к ней свежий видеоряд.

@темы: brain devastation

---

C.E. 55

@темы: на злобу дня

---

Давно что-то я молчу

@темы: brain devastation